Статус социологии как особого рода экспертного знания в современном российском обществе является чрезвычайно низким. И речь здесь идет даже не столько об экономическом или политическом статусе, сколько о статусе культурном – о признании, авторитете, престиже. Ведь для науки именно «символический капитал» выступает в качестве валюты, которую можно при желании конвертировать в иного рода ценности. Запад демонстрирует в этом отношении примеры, способные вызвать зависть у российских коллег. Социологов там уважают и чтут, видят в них своего рода «сословие высоколобых». Памятник Огюсту Конту стоит в одном из районов Парижа, именем Макса Вебера названа площадь и станция метро в центре Мюнхена. Имя Герберта Маркузе в 60-70-е годы минувшего века было на устах едва ли не каждого западного студента с активной жизненной позицией. Французам и немцам, интересующимся общественной проблематикой (отнюдь не профессионалам), хорошо знакомы имена П. Бурдьё и Н. Лумана. Энтони Гидденс был личным советником Тони Блэра в его бытность премьер-министром Соединенного королевства. Нынешним российским социологам подобная оценка значимости их труда может только сниться. Почему так происходит?
Остановимся, прежде всего, на специфических корнях феномена социологического невежества. Основным в этом ряду является известный каждому российскому социологу «демоскопический предрассудок», ставший своего рода проклятием нашей профессии в последние десятилетия. В российском массовом сознании сформировалось устойчивое представление, согласно которому социологи занимаются исключительно опросами общественного мнения. Обороты «социологическое исследование» и «социологический опрос» фактически отождествляются. Если опрос, то значит социологический, ‑ другого не бывает (и наоборот). Если говорится о «социологических методах», то по умолчанию подразумевается, что речь идет о сборе данных с помощью опросных процедур. Очень характерной в этом смысле является журналистская конструкция «по данным (или по подсчетам) социологов». И самое печальное: носители указанного предрассудка ничуть не задумываются о том, зачем социологи собирают все эти данные. Просто чтобы знать, что столько-то процентов мужского населения страны употребляют пиво, столько ‑ водку, а столько ‑ коньяк, или что русские женщины любят Сергея Безрукова больше, чем Леонардо Ди Каприо (или наоборот)? Для чего это нужно? Только чтобы рассказать о данном «открытии» в новостях – где-то после политики и биржевой хроники, но перед спортом и погодой? Для развлечения публики?
Многим из нас приходилось объяснять, и притом неоднократно, чем мы, собственно, занимаемся в рамках нашей профессии, и что мы делаем не совсем то или даже совсем не то, что думают о нашей деятельности другие. Попадающий в такую ситуацию социолог выглядит довольно беспомощно, ему даже приходится оправдываться. Типичный ответ, который доводилось слышать не раз, в том числе и из уст мэтров нашей социологии звучит так: «Ну, Вы понимаете, социология к одним только опросам и сбору данных не сводится, все гораздо сложнее. У Вас, извините, несколько упрощенное представление о социологии…». Никто, конечно, не требует от неспециалистов обстоятельных и глубоких знаний; в эпоху прогрессирующей специализации широта кругозора становится роскошью. Скажем, бессмысленным было бы ожидать от несоциолога знания того, что такое «отнесение к ценности» или «типовые переменные действия». Неспециалисты (те же социологи), скорее всего, столь же мало разбираются в петрографии, гидравлике, гляциологии, оптике, гельминтологии, ихтиологии и т.д.
Однако проблема здесь состоит в том, что «демоскопическое» представление о социологии порождает не просто упрощенный, но принципиально искаженный, ложный образ нашей науки в общественном сознании. Так, взгляд на математику как науку, оперирующую абстрактными числовыми величинами (арифметика, алгебра) или моделями пространственных объектов (геометрия), является упрощенным, но «верным по сути», ‑ конечно, на уровне понимания дилетанта. С социологией же дело обстоит иначе: в сведéнии социологии к практике проведения массовых опросов, пускай и научно обоснованной, заключена однозначная ошибка.
Во-первых, социологи могут получать интересующую их информацию о человеческом обществе из сотен и тысяч источников, необязательно из беседы с респондентами или заполненной анкеты. Социолог может слушать разговоры людей на улицах, читать книги, надписи на заборах, вывески, сидеть в архивах, изучать общества, которых давно уже нет. К тому же состояния массового сознания – не единственная сфера, исследуемая социологом, поскольку для него важно не только то, что люди говорят и пишут, но и то, как они себя ведут, что делают и т.д. И, наоборот, метод опроса сам по себе не является специфически социологическим. (Историки эмпирической социологии могут подтвердить: опросы не были первым средством фиксации практически значимой социологической информации). Можно просто опрашивать людей, чтобы знать их отношение к той или иной актуальной проблеме (довольны ли они ассортиментом супермаркета на углу, как часто они меняют зубную щетку и т.д.). Но в таких опросах нет никакой социологии. Это – просто демоскопия, замеры мнений населения.
Во-вторых, и это гораздо важнее, социология никогда не ограничивается сбором данных об обществе, полученных с помощью опроса или иным путем. Социология – «логия», а не «скопия», «метрия» или «графия». Оставим здесь сложный разговор о претензиях социологии (и вообще всех дисциплин социально-гуманитарного профиля) на научность в том смысле, в каком таковой обладают физика, химия, астрономия и т.п. Как бы то ни было, но социология стремится именно объяснять явления, ею изучаемые, а не просто описывать их. Плохо ли, хорошо ли это у нее получается ‑ вопрос другой. Конечной задачей социологии как научной дисциплины является анализ информации, а не ее получение, построение теорий, выдвижение гипотез, их подтверждение или опровержение. (Хотя, само собой разумеется, надежность данных есть необходимая предпосылка для притязаний на обоснованность выводов). Иначе говоря, социология начинается там, где мы задаемся вопросами: почему одни люди ходят в кино парочками, а другие читают толстые книги в одиночестве, почему одни покупают дорогие автомобили и посещают рестораны, а другие инвестируют денежные средства в прибыльные проекты, почему одни голосуют за «левых», а другие за «правых»; кто эти люди, как их суждения и поступки связаны с их биографической ситуаций, профессией, семейным положением, конфессиональной принадлежностью, доходом, возрастом, полом и т.п. Установление взаимосвязей между отдельными характеристиками социальных феноменов – прямой путь к формулировке теоретических моделей и схем, конструирующих «неизбежно упрощенные» образы реальности общества, но в то же время делающих ее более понятной и предсказуемой.
Правда, и среди людей, называющих себя социологами, оказывается немало ревнителей чистоты вульгарно понимаемого эмпиризма, своего рода «радикальных лазарсфельдианцев». Позволю себе привести один пример из собственного профессионального опыта. В начале 90-х годов, еще будучи студентом, я подрабатывал в одной из московских компаний, специализирующихся на проведении массовых опросов. После очередного «поля» мне поручили проанализировать ответы на блок вопросов по определенной тематике. Были в моем распоряжении и ответы на другие вопросы, а также социально-демографические характеристики респондентов. Я принялся за дело, чувствуя себя настоящим социологом. Были построены распределения, посчитаны статистические зависимости.
Далее в соответствии с моими представлениями о задачах социологического исследования должна была последовать теоретическая интерпретация полученных результатов, которую я и предпринял. Я старался быть предельно корректным в выводах, не отрываться от фактов и не воспарять к «высотам» философских спекуляций. Одному старшему коллеге по долгу службы довелось прочитать написанный мной отчет. Его приговор, произнесенный тихим голосом, звучал сурово: «…Вы нарушаете принятые в нашем ремесле методологические каноны. Мы, социологи, – позитивисты, и наша цель заключается в том, чтобы по возможности максимально четко фиксировать эмпирические данные и не более того…». Иначе говоря, этот человек (кстати, очень симпатичный, интеллигентный и притом хороший специалист) считал, что социолог вообще не имеет права на истолкование эмпирического материала, что такое истолкование, сколь бы осторожным оно ни было, неминуемо перемещает ученого в область субъективного философствования.
В каком-то смысле это была идеология организации, в которой он работал: «Наши данные – самые надежные, самые точные, и мы никому не позволим их анализировать, даже самим себе!». Но спрашивается, ‑ подумал я, ‑ зачем они вообще нужны, если не для того, чтобы размышлять над ними, неужели любой вывод, любое содержательное объяснение фактов в глазах строгой науки является преступлением? После этого разговора у меня остался неприятный осадок.
Мне стало обидно за себя, за социологию и за позитивизм. Я как раз тогда штудировал Конта и нашел у него одно соображение, принципиальное в свете состоявшейся беседы: «После того, как постоянное подчинение воображения наблюдению было единодушно признано как первое основное условие всякого здорового научного умозрения, неправильное толкование часто приводило к тому, что стали слишком злоупотреблять этим великим логическим принципом, превращая реальную науку в своего рода бесплодное накопление несогласованных фактов… Важно, таким образом, хорошо понять, что истинный положительный дух в основе не менее далек от эмпиризма, чем от мистицизма; именно между этими двумя одинаково гибельными ложными путями он должен всегда прокладывать себе дорогу… Именно в законах явлений действительно заключается наука, для которой факты в собственном смысле слова, как бы точны и многочисленны они ни были, являются всегда только необходимым сырым материалом». Прочитав данный отрывок, я немного успокоился…
Однако мнение классика на самом деле может считаться довольно слабым утешением, т.к. точка зрения кого-либо из отцов– основателей или же современных мэтров нашей дисциплины носителям демоскопического предрассудка, окружающим российского социолога повсюду, увы, ‑ не указ.
Текст адаптирован автором из: Подвойский, Д.Г. Социология как наука «без лица» // Полит.ру. 2008. 1 октября. [Электронный ресурс] [Дата обращения] 23.10.2014
