Я рыбу делаю так аккуратненько, так чистенько… Национальная кухня – это уха наша национальная. Мое любимое блюдо – уха, рыба жаренная. А еще варка – это когда берешь рыбу, стараются из чиров, из жирных сортов рыбы, сиги, по весне обычно это делается. Потому что зимой нет такой рыбы, по весне рыбы много, специально женщины делают варку. Берется рыба, разделывается на филе, вдоль надрезы делаются, солится немножечко эта рыба, чуть-чуть так солится. Потом она подвешивается. Она высыхает на солнце. Не тогда, когда сильное солнце, жар дает, рыба тогда не хорошо просолится – она просто сгорит. А так она постепенно-постепенно просолится-подвялится. Потом – брюшко от рыбы, животики, теша – «мынь». Варка – это по-русски, а так – порса, национальное блюдо это. Берется жир, растопленный, режешь мелко-мелко-мелко, рыбьим жиром маленечко заэтоваешь и варишь в этом жиру. Все это прожаривается, хорошенечко, тщательно надо нарезать саму рыбу. Спинки, животики, которые мынь. Спинка называется «шумп». Нарезается все это, делается и вот оно. Ее солить не надо, потому что рыба уже подсоленная. Такое делают. Рыбий жир используется. Специально варят рыбий жир. Кишки от рыб варят, потом весь жир сверху собирают, топят, короче. Сильно резко не надо, на большом огне. А потихонечку, постепенно. Для того чтобы весь жир наверх, потом его черпают аккуратненько, через марлечку, через что-нибудь процеживают, чтобы никаких там лишних примесей. Бывают же всякие, червячки всякие. Чтобы чистенький-чистенький жир был. Вот этим жиром после выделки камуса. Я эту рыбу постоянно сама делаю. Это только моя обязанность. Я терпеть ненавижу, когда с рыбой плохо обращаются. Я терпеть ненавижу, когда рыбу грязную делают. Вот она вся будет в песке, жабры грязные. Я не люблю этого. Я рыбу делаю так аккуратненько, так чистенько, что на нее только посмотришь, ее уже съесть хочется. И красную рыбу делаю сама, и белую рыбу делаю сама. Сейчас девчонки помогают иногда. Но только то, что я могу им доверить. Засолка. И то я скрепя сердце начала доверять им, чтобы пороли. Потому что они иной раз кишочки пропорют, а потом-то все внутренности. А ведь собирают и жиры, печень отдельно. Замораживаем и засаливаем.
У меня сейчас камуса нету
Сначала камуса сушат (камуса – это от ног оленей), потом их через некоторое время – после того, как их посушили, их сразу не выделывают, нужно некоторое время, чтобы немножко мездра отмерла, что ли, – проходит время, надо мне камуса на рукавицы или на бокари. Я беру эти камуса, водичкой замочу немножечко и все, чтобы они отошли, мездра чтоб мягонькая стала. Все, прошло время, я их выделываю скребком специальным. Выделываешь этот камус, потом вешаешь куда-нибудь. Чтобы немного от влаги после выделки камус немножко подсох. Он подсыхает, опять его выделываешь, потом идет этот – жиром рыбьим побрызгаешь изо рта, тихонечко так брызгаешь. И все, и опять ложишь друг на друга или как-нибудь там, складываешь. Этот жир немного подсох, опять выделка. Это называется настоящая выделка. Все-все-все надо хорошенечко выделать. Тогда будет вот такая кожа. Очень кропотливая работа. А шкуру огромную выделывать – ой-ой-ой как трудно. Но по мне – камуса труднее, потому что там вообще надо аккуратно, не дай бог скребком ты всю верхнюю часть камуса сделаешь, что корни появляются, волосы, ворс. Корни не надо, чтобы появились, иначе у тебя там ничего не останется, весь ворс повыпадывает, что с этого камуса сошьешь? Очень аккуратненько надо, чтобы гладенько было. У меня нету, наверное, сейчас. Я как всегда все раздаю. У меня есть унтаечки, родственница сшила мне красивые унтаечки с орнаментом, сейчас повезу их подошву ставить. У меня сейчас камуса нету, у нас оленей нету, всех оленей родственники наши съели. Летний камус гладенький-гладенький, совсем ворса мало. Летний камус гладенький, блестящий должен быть. Забивают на малицу где-то по осени, на парку. Ближе к осени камус более ворсистый. У зимнего камуса ворс тоже блестящий, но он длинный, густой ворс. Изнутри – нововведение времени, современного: шубка, зато ворса не будет, шерсти не будет ни на штанах, ни на колготках, ни на чем. От шубки искусственной. Я люблю, когда черная парка, черное все, черный камус и орнаменты по краям: спереди до пояса и со спины от низу до талии. И по краям еще парки полностью. Кто какие орнаменты хочет, такие и делает. Орнаменты по-разному называются: голова оленя, заячьи ушки. Всякие вот такие. След зайца и лисички. Подошву в Дудинке делают, где же еще? Мы же не можем здесь. Надо ставить подошву на колодку. А потом – ой-ой-ой: носить не переносить. Тепло, легко.
Ненцы – люди добродушные, гостеприимные
У меня есть ненецкая одежда. В этом году я себе наконец-то, сама не сшила, но купила. У меня раньше была своя одежда, но я все в тундру пораздавала. Вот такая вот добрая душа, ничего не держится. А эту я уже купила. Внутри даже шерсть не падает. Ни одна шерстинка не упадет. Я даже ее одену, одежда вся будет без единой шерстинки. И снаружи она красивая такая, цветная. И обувь всю раздала. У меня раньше было пять пар обуви. Сама же делала. Когда она новая, пахнет прекрасно. Двусторонняя, зимняя. Внутренняя часть называется «неблюй», вот этот вот олень называется «неблюй», осенний. Когда забивают в августе специально на парку. Специально, чтоб верхняя часть такая красивая, тут ни одной шерстинки не упадет. Это как та же самая дубленка. Это песец белый, можно голубого песца, можно лису сделать на воротник. Трехцветное сукно делают специально, чтобы красиво было. Желтое сукно, красное. Рукавички. Это не то что, как у нганасан: у них рукавицы отдельно, шапка отдельно у женщин даже. А у нас прямо на нем, это очень удобно. Рукавички из камуса. Хорошая выделка, мягкое все. Завязочки – это специально выделанная кожа, замша. Она не порвется со временем. Иной раз, если хорошо пришиты, долго держатся. Раньше у меня чего только не было. Всякие камуса были выделанные хорошенькие. Я же кому-то подарила. Раньше люди хоть были и жадноватые, но по обычаям ненецким, приехал к тебе гость издалека откуда-то, даже если ты не знаешь человека, положено, вот пришел гость, испокон веков, всегда так, обычай, даже раньше, в прежне времена, старые времена, человек жадный – он и есть жадный. Он человека даже чаем не угостит. Но это очень плохо. По нашим обычаям это большой грех. Человек к тебе приехал издалека, например, ну, незнакомый человек, или даже просто заблудился человек, ты обязан его по законам ненецким, по хорошим законам, по понятиям хороших людей человек должен принять человека, если даже ночью человек пришел. Хозяйка дома, хозяин должен естественно сказать. Или она сама должна знать. Должны огонь зажечь, печку затопить. И гостя встретить, пускай даже ночь. Чаем напоить, накормить, обогреть. Приют ему дать на то время, пока он здесь. А потом на утро, человек если уезжает, обязательно должны что-то подарить: или оленя забить, или оленя подарить, или нож какой хороший, что-нибудь такое хорошее. И не должен человек жалеть. Женщина если – обязательно платок ей подарить какой-нибудь, камуса подарить какие-нибудь на рукавицы. Не обязательно много, два камуса подарить – и то хорошо. Или на орнаменты камуса. Это же редкость. Женщины друг у друга ищут. Вот сукно, орнаменты, на орнаменты камуса эти, летние, гладенькие-гладенькие. Гладила, так приятно было. У меня отец был такой добрый. Мама-то у меня немножко прижимистая была, но отец ей всегда говорил: «Так, все, что хорошее есть, все на стол. Для чего», – говорит, – «я живу, я добуду». Он всю жизнь, имея двенадцать детей, он никогда ни с кем так не рыбачил, сын старший подрос, он с ним начал рыбачить. Потом Люда подросла, но Люда никогда не рыбачила, она дома постоянно сидела. А я подросла, так меня, бедную, с малых лет и на рыбалку, и на охоту, везде-везде-везде. Хоть по весне на лодке там рыбу тащишь через, по льду волокешь эту лодку. А как ноги замерзали – ой-ой-ой! Как не будут теперь болеть суставы? Вот, может, и от этого тоже – артроз да позвоночник больной. Хотя и не от этого, наверное. По обычаям вот так вот. А вообще у нас, у ненцев, это как бы. Вот я сколько национальностей знаю – долган, нганасан. Нет, все-таки они люди какие-то такие, в большинстве своем – люди воинственные, злые какие-то. А у нас люди такие добродушные, гостеприимные, в основном. Ну, жадные люди всегда были. И другой нации есть они. На то они и жадные люди, что кружки чая не подадут, снегу, как говорится, зимой не выпросишь.
Пришла мать на третий день, узнала, видимо, что дочь у меня
А у меня отец такой, никогда никого не отпускал. И приучал, в основном, воспитанием занимался отец, вот у меня в семье – я занимаюсь. Когда муж был живой, я, только я. Твое дело – добывать, принести, все. И деньгами распоряжалась я. Всегда чтобы никого не обидеть, чтобы у всех все было. Так же и с девчонками сейчас живем. Сейчас пока сын у меня в семье, дома живет, бедный. «Мама, а вообще-то, я вообще не хочу уходить из дома, даже когда квартира будет, вообще не хочу». Он привык, потому что. Всегда с мамой, всегда с мамой. Не знаю, я даже тут, в поселке, умудряюсь, мне самой-то тяжело жилось, у меня кто только не жил. У меня своих детей вон сколько бывало всегда, у меня всегда дом полон детей. Кто только у меня не жил! Подруги две мои закадычные жили сколько лет. А черная благодарность – никогда копейку даже не дадут и скажут: «Вот, Ирочка, тебе за то, что ты когда-то нам помогала». Никому плохо не было. С мамашей поругалась, девчонка у меня полтора месяца жила. Совершенно чужой мне человек. Прибежала. А потому что она раньше приходила. А потом – кто тарабанится? «Тёть Ира, это я». «Здравствуй, Ира, а ты чо? Что случилось-то?», – говорю. Всякие мысли в голову: может, дома где была, случилось что, помочь надо. Мороз на улице, пурга. «Тёть Ира, откройте, пожалуйста». «А что случилось-то, Ира?». Мы спим уже, три часа ночи. Она говорит: «Тёть Ирочка, откройте пожалуйста». И плачет. А когда плачут, я вообще не могу, у меня сердце на мелкие осколки разрывается. Открываю, она плачет. «Что случилось-то?». «Тёть Ира, можно я у вас переночую?». «А что случилось-то? Не могу понять. Что мама с папой?». Ну, и она, короче, плакала-плакала, рыдала-рыдала. Я в конце концов начала ругаться уже, потому что мне надоело, мне же надо знать, что случилось то? Родители будут искать ребенка, что я скажу. Она говорит: «Можно я у вас переночую, я», – говорит, – «с мамой поругалась». Уж не знаю, что они там поругались. «Очень сильно поругалась», – говорит, – «я не хочу домой идти». Здравствуй! Ну ладно, до утра доживем, посмотрим. Утром говорю: «Ирочка, надо домой идти, наверное». «Не», – говорит, – «тетя Ира, позволите, можно, я у вас поживу?». «Так, а сколько ты будешь жить? Я не знаю, родители-то что скажут мне? Скажут, ты девчонку что у себя держишь?». «Нет, не скажут, попробуют только сказать». Пришла мать на третий день, узнала, видимо, что она у меня. «Я не поняла, а что это моя дочь у тебя делает?». «Так», – говорю, – «дорогая моя, рот свой закрой», – говорю, – «вот иди домой ко мне зайди и спроси у своей дочери, что она у меня делает». Я говорю: «Ничего себе, я ее дочь посреди ночи приютила, ты сначала бы спросила, сказала бы «спасибо», что я ее приютила, ребенок рыдает, в чем дело, я не могу понять. Не мое дело, разберитесь меж собой. А на меня», – говорю, – «не смей рот свой открывать. Пожалеешь, а то, прекрасно знаешь». Я что, должна была ребенка на улице оставить? Она даже к родным теткам своим не пошла. У них столько родственников здесь. Она пришла ко мне, потому что знает, что я хороший человек, добрый человек, что я ее приму. Что я и сделала. Она ни в какую идти не хотела. Та приходила, скандалила, пока я в прекрасный момент не сказала ей: «Так», – говорю, – «еще раз придешь», – говорю, – «ты меня знаешь». Я говорю: «Звони дочери, телефон есть», – говорю, – «разговаривайте, ты же разговаривала с ней. А я что сделаю? Я не могу». «Так ты выгони ее на улицу!». «Ты, родная мать, ее выгнала, а я, во-первых, не имею права чужого ребенка выгнать на улицу. И не имею я права отказать человеку в помощи. Я не могу так. Если ты, родная мать, так можешь с ребенком обращаться, а я не могу. Не могу и все». То сестрица ее родная у меня жила. Потом обокрала меня. Тогда миллионы были. Главное, маленькую часть денег оставила, а шестьсот тысяч украла. Когда миллионы у нас были раньше-то. Как отблагодарить-то человека?!
Даже у маленькой девочки должна быть такая сумочка
У меня есть ненецкая национальная сумочка, у меня теперь на ней ничего нет, она вообще лысая стала. Она старинная, давнишняя, древняя, старенькая. И маленькая. Это, во-первых, я шила сама перед тем, как выйти замуж. Это еще детская работа моя. Это я еще где-то лет четырнадцать, наверно. Мех раньше был, так красиво лежал. Мех весь пообтерся. Для наперстка, игольница. Я сама делала все. Настоящая кожа. Шерсть я эту всю разэтовала, срезала. Аккуратненько сшито, я девочка была, аккуратненько. Стежок к стежку. Терпеть ненавижу, когда крупными семимильными шагами делают. Древняя. Всякие хорошие раньше были, древние украшения, они от времени потемнели. Древние специальные украшения для шапок национальных, для таких вот сумочек. Мне понравился значок, сломала, дырочку сделала и пришила сюда. Старинная железочка. От древних еще бус, патрончики всякие. У меня много было украшений, я же все поснимала, женщинам дарила.
Ненецкая сумочка по-ненецки называется «тучэ». Красивого тут ничего нету, она старенькая уже. Мне сорок девять лет почти уже. Она до сих пор у меня есть. Потому что если девушка, девочка себе не сшила еще до замужества сумочку такую, она никогда замуж не выйдет. Это поверье такое. Даже у маленькой девочки должна быть такая сумочка, начиная с десяти лет. У ненцев считается, что с десяти лет девочка, даже маленькая, должна иметь такую сумочку и должна ее постараться шить сама. Но не без помощи мамы. Мама тогда: «Ой, не можешь себе эту сшить». А я: «А ты мне дай, из чего». Это тоже древняя ведь уже кожа, от большого оленя. Вот так вот специально делают, когда на маут, которым оленей ловить, «тынче» называется по-нашему, для него специально тоже диких оленей шкуру берут, ее специально в воде мочат, даже в соли, что ли, чтобы специально шерсть, ворс с него снялась. Это дикого оленя кожа. Я помру, а она сохранится после моей смерти. Хотя все срезала, до сих пор есть мездра. Значит, плоховато срезала.
